Мы любим авторскую песню. Как не любить собственное дитя, весомый кусок жизни, безответное место реализации творческих амбиций? В 19 лет я пришла в АП, пять лет с восторгом тусовалась на слетах, фестивалях, пела и слушала песенки, а потом взяла тайм-аут. Потому что семья и ребенок. А тут и Союз расползся.

Мы порскнули на свободу, как хомяки из клетки, не задумываясь над тем, кто теперь будет наполнять кормушку. На свободе оказалось интересно, но голодновато. Выигрывали бездетные и бессемейные, им прокормиться легче. Остальным стало уже не до песен, надо было растить детей. Так что этот период развития жанра я тоже пропустила.

... Но помню всё: сияющий фантом
Свободы слова, подогретый "Амаретто",
Лохов наивных, МММ нагретых,
И жажду выжить, чтобы жить потом.

Вот спросят меня Соня и Авдей, любезные мои внуки: "Бабушка, как же вы жили под этим жутким тоталитарным гнетом, как героически открывали глаза народу непродажной, коммерчески провальной авторской песней? " Что я им отвечу? Что мы осознанно шли на заклание свершая свой благородный подвиг? Фигушки. Детям врать нельзя.

* * *

"Дети!! (приблизительно так начну я прочувствованный монолог). Бедные дети, вам и не снилась та степень свободы, которой мы были обласканы в своих недемократических восьмидесятых. Перейдя в режим полулегальности авторская песня инфицировала всю страну, прирастая клубами при каждом приличном ДК и давая возможность братьям по интересам гостить даже в тех краях, куда меня теперь без визы не пускают. Рига, Таллин, Киев, Тбилиси, Ташкент и далее.

Если вы думаете, что тогда хотя бы одно массовое мероприятие можно было провести тайно, то вы родились после 84-го года. Массовое, это когда больше ста человек со всего Союза в одном Доме Культуры два дня поют денно и нощно, по всем открытым комнатам, коридорам и лестничным пролетам. Кстати, там же и ночуют. Помню в Смоленске был зал для хореографии. Вошло кроватей сорок. А вот в Дубне гостиница немыслимой по тем временам роскоши. И в Таллине целый Дом отдыха. Между прочим, зачастую это комитеты презренного теперь комсомола предоставляли нам залы для концертов и своих вторых секретарей для произнесения речей на открытиях фестивалей АП. Дети, знаете ли вы, что такое второй секретарь? Ну, не знаете, и к лучшему.

Кишинев, фестиваль, 80-е годы. Андрей Крючков и второй секретарь Кишиневского чего-то ВЛКСМ.
Второй секретарь: "Что за упадничество? Что за строчки "про черный день нет песен у меня? Кто написал?"
Андрей Крючков: " Поэт...Полонский.."
Второй секретарь: "Что за поэт, откуда, сколько лет?"
Андрей Крючков: "Ему??? Он уже умер!"
Второй секретарь: "Гос-споди, какие у вас молодые умирают!"

Да, дети, нам, свободолюбивым певцам, не приходилось унижаться кривляясь в кафе-шантанах за сбор от зала (минус звукорежиссер) и на заказниках за гонорар (минус самоуважение). Во время самого массового увлечения КСП (конец 70-х начало 80-х) две трети бардов и треть сочувствующих сидели на содержании государства. Утритесь, буржуи! У нас, советских, был собственный вэлфер! Для студентов стипендия, или вспомоществование от родителей. Или подработка. Для технической интеллигенции - синекура в бесчисленных КБ и НИИ. Там мы посильно что-то вносили в закрома Родины, зарабатывая отгулы для поездок "в лес", где с воодушевлением морозили придатки и простаты, находясь в перевозбужденном гормонам и подогретом спиртным состоянии. Трава еще не вошла в моду, наверное поэтому и творчество определенной части бардов было таким смурным. Кстати, взлетали гормоны не только отвечающие за влечение М к Ж, адреналин тоже делал нереальную свечку. Это же почти запретно? А вдруг? Но мы вместе, поэтому "поднявший меч на наш союз" ...

Если бы сейчас мне, уже взрослому человеку пережившему два путча, дефолт и мировой кризис, рассказали, что в лесах Подмосковья собираются даже не тысячи, хотя бы сотни неформалов и проходят с подобной песней и факелами, я бы испугалась. А тогда...Вот откуда и адреналин.

В наших побегах в лес сложились жажды двух свобод: личной (от предков с их старомодной высокоморалью) и политической, которая была больше декларируема, чем востребована. Но эти декларации тревожили и создавали иллюзию избранности. Инакости, как теперь говорят.

Написанием песен грешили не все, большинство только пело или слушало чужие. Слушать можно было в лесу или на дружественной кухне. Из кухонь часто уезжали сразу " в лес", поэтому форма было соответствующей: свитер, штормовка, вибрамы, рюкзак. Из леса возвращались в пивную (например на Брестской), потом опять на кухни. Отсюда в народе сложился образ бородатого дядьки в свитере и с гитарой, конечно. С самопальными текстами про настоящих мужиков в горах. Так выглядели типичные КСПшники, замечательный народ без претензий на богемность. Из них потом вышло даже несколько мини-олигархов и приличное количество просто нормальных людей. Что там олигархи! Мы даже выделили из своей среды пару-тройку профессиональных революционеров. Настолько профессиональных, что их протестная деятельность не закончилась со сменой режима и не закончится никогда.

Отдельно хотелось бы упомянуть славную когорту "лесных нимф", умеющих при любой забортной температуре подобрать, накормить, напоить и утешить. Весенние и осенние слеты славились холодными ночами, особенно с бодуна. Скольких бы могла недосчитаться страна, если бы не их ласковые брезентовые будуары!

Итак, кто-то пел, кто-то пил, кто-то постукивал. У каждого свои развлечения. На 80 процентов КСПшники были бедными студентами и инженерами, стрелявшими трешки до степухи и "зряплаты". А я вот про настоящих бардов вспоминаю, то есть тех, кто колесил по СССРу с концертами, которые сейчас называют "квартирниками". Другое ж дело!

Кто помнит цену домашнего концерта в восьмидесятых? Мне кажется, От 20 до 45 рублей. При среднем окладе 120. А в месяце три-четыре субботы, три-четыре воскресенья. При удачном раскладе и востребованности (минус проезд) очень даже сумма! С этого заработка не приходилось платить ни профсоюзных, ни партийных, ни за бездетность. И плюс маленькая, но зарплата: вы плохонько,но изображали работу, а за это государство вас хреновенько, но содержало. Вот вам и бедный бард.

Как мы их встречали! Блин, как мы их встречали! Над головой почти каждого мы пытались рассмотреть сияние нимба. Божественного, а не того, который римляне придумали, чтобы птицы статуям на головы не гадили. Принимающая сторона кормила, поила и укладывала спать. На концерте сидели затаив дыхание в ожидании Откровения. Если в текстах песен оного не находилось, то искали между строк.

Мы были идеальными слушателями. Таких уже не выпускают. Молодые, напряженные, как легаш, нюхающий воздух. В зале аж искрило! Это вам не нынешние "Ветераны сцены - ветеранам труда". Уровень пассионарности бил все рекорды. А послеконцертные посиделки, когда допевалось и досказывалось то, что было "не для сцены"?

Потом небожитель уезжал, на память местному клубу оставались песни в тетрадках и на магнитолентах, фотки и зареванные барышни. А иногда даже дети. Это было особым счастьем, потому что ребенок, рожденный от "бога" автоматом получал статус "героя".

Да, забыла, мы же все в это время состояли в комсомоле, на считая цинизмом параллельное посещение "антисоветских" концертов и комсомольских собраний. Это как за спиной у училки язык показать.

Уже не было Галича и Высоцкого. Политическая песня вырождалась в кухонное тявканье на полуживого монстра: вот здесь чмокнуть под Брежнева, здесь выражением глаз обозначить еще какое несогласие с режимом. Профанация жанра, это воздействие на слушателя и зрителя инструментами "удручающей культуры": кровавыми фактами и отсылами к трагическим эпизодам, часто связанным с личной жизнью стоящего на сцене, или сидящих в зале. Известный прием, до сих пор в моде. И мы, восторженные романтические идиоты, зачастую не могли отличить поэзию от политической агитки, поскольку ее автор или исполнитель стоял по другую сторону от власти. Хорошо, что время отличило... жаль, не все дожили.

Да, что и говорить... Вот оно, мое светлое прошлое авторской песни. Это, дети, МОИ восьмидесятые."